Город давней юности моей

Безжалостны ветры времени, многие события жизни уносятся ими из памяти нашей, но одного не в силах сделать они – заставить нас забыть самое дорогое для сердца: дружбу и любовь, наши трудные, но такие прекрасные студенческие годы. И потому так часто снятся мне улицы любимого города, старинное здание педагогического института с лимонно-желтыми стенами и белыми пилястрами, его гулкие коридоры, кабинеты и шумные аудитории.

Я прожил в Ставрополе недолго – в общей сложности пять с половиной лет, но он навсегда оставил глубокий след в моем сердце. Здесь я нашел верных друзей на всю жизнь, здесь женился на Полине, студентке естественно-географического факультета, девушке, с которой знаком был с первого класса и с которой живу вот уже более шести десятков лет, здесь родился мой старший сын Толя, получивший имя в честь Анатолия Павлова, впоследствии талантливого поэта и прозаика, с которым потом до самой его кончины шестьдесят лет соединяла нас поистине братская дружба. Сюда я по нескольку раз в год наезжал в последующие годы. Я любил гулять по широким тенистым улицам города, по прекрасному старому парку, где в маленьком пруду плавали белые лебеди и черные черепахи грелись под жарким солнцем на белом постаменте небольшой скульптурной группы, я забредал в живописные переулки, застроенные старинными домами.

Бедно одетый юноша из села, расположенного на стыке Ставрополья, Краснодарского края и Ростовской области, привыкший видеть только приземистые саманные хаты, крытые серой от времени соломой, впервые попав в город, я был поражен невиданным до тех пор великолепием Ставрополя, с его каменными домами, автобусами, кинотеатрами, скверами, толпами людей на улицах.

Трудно было не полюбить этот уютный, какой-то домашний город, вознесенный едва ли не под самые облака.

Вошел он в мою жизнь в далекие пятидесятые годы прошлого века. Страна еще залечивала нанесенные войной чудовищные раны, везде и во всем бросались в глаза признаки бедности: в гуле бесконечных очередей, в убогой одежде горожан, в полупустых полках магазинов.

И все-таки наше бедствующее государство находило деньги, чтобы платить нам, подранкам недавно отгремевшей войны, стипендию, пусть небольшую, но тем не менее позволявшую нам не умереть с голоду, а особо нуждающимся предоставляло бесплатное место в общежитии. Без всего этого разве смогли бы мы получить высшее образование? Поэтому навсегда сохранили мы в сердцах благодарность ему за эту поистине отеческую заботу о нас.

Не избалованные всей прежней своей жизнью, не привыкшие даже к самому элементарному достатку, одетые так, что иной современный бомж показался бы рядом со многими из нас франтом, истощенные от постоянного недоедания, мы были неисправимыми романтиками, верившими в то, что все это временные трудности, что впереди ждет нас пусть не богатство, но хотя бы какое-то материальное благополучие.

Под слабый шорох падающих листьев, под приглушенное густым туманом шипение автомобильных шин любил бродить я по улицам города с чувством гордости за свою принадлежность к студенческому братству. Сердце мое согревал студенческий билет в нагрудном кармане потертого матросского бушлата, подаренного старшим братом-моряком и заменявшим мне пиджак, а в зимние холода – пальто.

Вспоминается мне наше общежитие в доме номер 135 на улице Дзержинского, лишенное самых элементарных удобств, комната на шестерых, где кроме железных кроватей были только платяной шкаф, стол да несколько стульев. По вечерам здесь собирались наши друзья, дым стоял коромыслом, звенели струны гитары, а горячие споры о новых книгах, спектаклях и кинофильмах нередко продолжались далеко за полночь.

Любили мы бульвар на главном проспекте города, носящем теперь имя Карла Маркса. Летом под кронами деревьев было свежо и прохладно, осенью влажный асфальт был инкрустирован медью и янтарем опавших листьев. Как воспоминание о нем сохранилась у меня фотография фигур двух моих друзей, уходящих в серебристый туман аллеи.

На этом бульваре тогда стоял небольшой павильон из дерева и стекла. Там всегда можно было пообедать булочкой сайкой и кефиром. В день получения стипендии мы позволяли себе устроить пир, заказав вместо кефира бутылку сливок или шоколадного молока, и тогда чувствовали себя чуть ли не богачами.

Одним из самых любимых мест был у нас читальный зал краевой библиотеки. Мягкие ковровые дорожки, заглушавшие шаги, торжественная тишина, настольные лампы с абажурами из зеленого стекла – все это создавало атмосферу уюта и покоя. Время там проходило совершенно незаметно, и так не хотелось уходить, когда библиотека заканчивала свою работу.

При малейшей возможности ходили мы в кино – в «Октябрь» и «Гигант», а в новом кинотеатре «Родина» перед вечерними сеансами даже можно было бесплатно послушать концерт артистов краевой филармонии. Иногда там показывали фильмы со стереофоническим звуком. Когда шел кинофильм «Товарищ» уходит в море», создавалось впечатление, будто ты стоишь на палубе парусника в шторм: со всех сторон слышался свист ветра, плеск волн, оглушительный гром перекатывался над головой.

Но еще больше любили мы краевой драматический театр. Он располагался тогда в здании нынешней филармонии. Мы не пропускали ни одного нового спектакля. Это было возможно, потому что профсоюзная организация института доставала для нас дешевые билеты на галерку. Мы были просто влюблены в красивую и талантливую примадонну театра Аллу Бокову, блестяще выступали артисты Данильченко, Фоменко, Никольский. Евгений Николаевич Писарев, кстати, преподавал у нас историю театра и культуру речи. Именно он научил нас правильно артикулировать, говорить ясно и четко, что потом очень пригодилось нам в школьной работе. И теперь часто раздражает меня невнятное бормотание молодых актеров, снимающихся в сериалах: где научились они разговаривать с такой кашей во рту, что бедный телезритель не понимает и половины произносимых ими фраз?

В антрактах мы старались держаться подальше от нарядно одетых зрителей, чтобы не видели они нашей жалкой одежды, особенно вытертых до белизны на коленях шаровар из синей фланели. Мы стыдились своей бедности. Вот почему так трудно нам смотреть без жалости на молодых людей, которые выходят на люди в изодранных джинсах, и рука невольно тянется к карману, чтобы дать милостыню этим несчастным, то ли нищим, то ли напрочь лишенным вкуса.

«Я приехала из самого красивого города – Ставрополя», – сказала недавно одна девочка, выступавшая в телевизионной передаче на Первом канале. Она права: в последние десятилетия город стал особенно красив – выросли многоэтажные дома, появились новые площади, красивые скверы. Но мне он дорог как город моей студенческой юности, тот давний город, с головой укрытый зеленым покрывалом развесистых деревьев, с невысокими домами, с огромным поросшим травой пустырем между улицей Пушкина и стадионом, где сейчас площадь Ленина, Дом правительства, здание театра и прекрасный сквер; город, продуваемый насквозь пыльными ветрами, залитый густыми туманами, осенью засыпанный желтой листвой; такой простой и небогатый, уютный городок, бесконечно милый сердцу, вызывающий во мне глубокую ностальгию, потому что в нем прошли лучшие годы моей жизни.