Граница счастья

Рассказ-притча

Мы сидели у костра втроем — неисправимые романтики, страстные охотники, готовые по первому зову товарищей броситься снаряжать патроны и укладывать вещи в рюкзаки. Многие нас не поймут, но мы из года в год брали отпуск ранней осенью и уезжали охотиться в вологодские леса. Жили в охотничьей избушке, на берегу лесного озера, со всех сторон плотно сжатого огромными деревьями.

На Вологодчину выезжал я с двумя товарищами. Остальные наши друзья не ездили, выставляя разные причины. Но истинную причину мы знали: их не пускали жены. Если на день-два они «со скрипом» еще могли отпустить своих нерадивых мужей, то на месяц – никогда!

У нас троих вопрос с поездкой не становился причиной семейных раздоров. Например, Сергей, чтобы его отпустили, отремонтировал крышу, заготовил консервированные овощи на зиму, купил жене дорогую шапку, а дочери пальто и был с благодарностью отпущен. Николаю было несколько проще. Он уже год не разговаривает со своей женой, и дело у них идет к разводу. Жаль, конечно. Прожили полтора десятка лет вместе. Всякое бывало, но было и счастье, и радость, и дочка есть. Он считает, что, если в семье отсутствует взаимопонимание – счастье кончилось. Наивный человек! Не понимает, что люди сами создают или уничтожают семью. Теория безупречная, но лично я не смог применить ее на практике жизни и, загасив свой семейный очаг, с упоением пил свободу большими глотками… Нас троих связывала многолетняя дружба, объединяла любовь к природе, охоте, путешествиям, манила романтика жизни. Время было другое. Тогда коммунисты еще не свернули флаги и не сдали полномочия.

Охотились мы всегда жадно, с воодушевлением. В нашем степном крае такой охоты нет. У нас, в основном, охота ходовая по балкам и полям, где много простора и хороший обзор. За день натопаешь столько километров, что к вечеру ног не чувствуешь. А здесь леса густые, с непроходимым буреломом, высоченными соснами, боровой дичью и зверем. Земля сплошь устлана мягким хвойным ковром. Тут нужно особое внимание и чутье.

В последние несколько дней стояла великолепная погода, и мы славно поохотились – настреляли много рябчика, тетерева, глухаря. Было столько дичи, что нам пришлось соорудить маленькую коптильню и таким образом спасать добычу. Но зверь, ради которого мы ездим сюда уже четвертый раз, нам опять не встретился. Мы хотели взять медведя. В прошлом году даже, было, встретились с ним, и встреча была шибко занимательная.

…В тот год напросился с нами еще один приятель — охотник, молодой, но, как все новички, слишком гонористый: все он умеет, все знает, советов не слушает. На хозяйстве оставались поочередно. В тот памятный день еду готовил он. Собственно говоря, готовить на охоте — не проблема. Всегда под рукою есть дичь, какие-нибудь овощи, тушенка, словом, много времени это не забирает. Быстренько управившись по кухне, молодой охотник решил прогуляться по лесу самостоятельно, прихватив, правда, ружье и два десятка патронов, снаряженных картечью и пулями. Не успел он подняться на взгорок, как из лесу прямо на него вышел матерый медведь. Его, вероятно, привлек запах приготовленного обеда, и он пожаловал в гости. Остановившись метрах в пятнадцати, зверь помотал огромной головой и встал на задние лапы. Роста он был больше двух метров, но от страха нашему приятелю показалось, что тот не меньше пяти. Ослабевшей рукой он сдернул ружье с плеча, переломил и попытался вставить патрон в патронник, но онемевшие пальцы рук его не слушались. Стрелок, который в своих рассказах был и ловок, и сноровист, и хладнокровен, теперь не мог вложить патрон и прицельно выстрелить по зверю. Патронами уже была устлана земля вокруг него, но дело не подвигалось. Когда он уронил последний патрон и понял, что ему конец, стал спиной продвигаться назад к избушке и диким голосом заорал. Медведь, не привыкший к такому обращению, упал на свои четыре лапы, поднял голову и заревел. Так они проголосили минуты три, после чего медведь повернулся и мягкими прыжками проследовал в чащу леса. К тому времени мы уже возвращались с охоты и были сравнительно недалеко. Услышав крики товарища и медвежий рык, бросились на помощь, на бегу заряжая ружья, но через несколько метров остановились, увидев переваливающуюся спину убегающего медведя. Взять его с такого расстояния не представляло труда, но было это накануне отъезда, переработать большое количество мяса и жира мы бы не сумели, а бить зверя ради забавы — дело скверное и безнравственное. После мы еще долго подбирали с земли оброненные патроны и смеялись над этим случаем, упрекая нашего приятеля в негостеприимстве, хотя тому долго было не до смеха…

С каждым новым поленом, брошенным в костер, огонь весело взмывал вверх, озаряя наши лица яркими вспышками. В котелке на треноге варился суп. Только у еды, приготовленной на природе, может быть такой вкус. Свет костра налипал на стволах соседних деревьев, оседал на гладь озера. Мы готовились уезжать. Уже на исходе были патроны и спирт. Можно было бы сходить в деревню и подкупить маленько, но мы решили этого не делать – видать, устали. Разговор вязался вяло. Видимо, за три недели наговорились вдосталь. Сергей вдруг спросил Николая:

– Уже подал на развод?

– Приеду и подам.

– И не жалко все рвать? Пятнадцать лет живете. Дочь подрастает.

Николай молчал.

– Это ж какая причина серьезная должна быть, – не унимался Сергей. – Чего тебе неймется?

– Она не любит охоту, – пробурчал Николай.

– Ох, ты! А ведь что-то она любит, чего ты понять не можешь. Так она не побежала с тобой разводиться?

Я улыбнулся, представив, как его Галина мчится в суд из-за какого-то очередного конфликта. С первого взгляда она производила впечатление человека, пропитанного ангельским смирением и робостью. Зато дома, при своих она частенько закусывала удила и срывалась в галоп, от чего всем доставалось лиха. И еще одна черта характера была подчас невыносима — она была патологически ревнива, и от этого жутко страдали и Николай, и она сама. Частенько после таких бурь Николай ночевал в гараже. Когда же приступы бешенства проходили, в доме вновь воцарялся покой, но не надолго.

– Моя тоже не в восторге от моих увлечений. Все жены, если хочешь знать, не жалуют, когда мужья вне дома. Это восстает их материнский инстинкт: все мое должно быть при мне. Но все как-то устраиваются и живут хорошо. А может, у тебя другая женщина появилась, пока мы не виделись? – хитро прищурил глаза Сергей.

– Да нет, что ты, – возразил Николай. – Всю нынешнюю весну и лето я и еще двое художников-реставраторов восстанавливали алтарь в одной церкви. К нам в помощники определили старца, он выполнял подсобные работы и хлопотал о нашем быте. Немногословен был, мудр, сердечен, временами пояснял Святое писание и отвечал на наши вопросы. Однажды вечером за чаем между нами возник спор о том, что такое счастье и как его разглядеть, если уже обрел его, как уберечь и есть ли граница его пределов? Спросили старика. Он долго молчал, склонив голову, после разгладил седые усы и заговорил ровным, звучным голосом: «Маленький мотылек долго летал в ночи. Он замерзал, хотел тепла и мечтал о счастье. Ему казалось, что счастье — это когда тепло. Мотылек долго кружил в поисках своего счастья и, уже было, совсем отчаявшись найти его, вдруг увидал подрагивающий огонек. Робкий свет его едва пробивался сквозь плотные ветви черных деревьев и густую пелену тумана. Вот он, долгожданный, дарящий тепло свет!

Мотылек, что было сил, устремился на огонек. Он так спешил, что не заметил затворенные створки окна и со всего размаху своих маленьких крылышек врезался в стекло. Больно ударившись, он упал на мокрый подоконник и вконец обессиленный, зарыдал. Ему было больно и обидно — вот ведь долетел до счастья, но какое-то холодное прозрачное стекло преградило ему путь.

Вдруг где-то рядом он почувствовал теплое дуновение, полетел в ту сторону и обнаружил, что форточка чуть-чуть приоткрыта. «Мое счастье близко», – подумал мотылек и впорхнул в комнату. Здесь царил покой. Свет одинокой свечи озарял маленькое пространство стола. Мотылек присел на оконную раму, наслаждаясь теплом и уютом, впитывая счастье, подаренное ему судьбой. Освоившись, он даже стал размышлять о несправедливости, царящей вокруг: получается, чтобы обрести покой и счастье, нужно много пережить и испытать в жизни. Зачем? Он знал, что многие, не мучаясь, обретают все и сразу, едва родившись.

Маленький глупый мотылек не ведал, что в жизни каждому положено то, что предназначено лишь ему. Ни больше и ни меньше. Да и откуда ему было знать это? Он уже обрел то, что хотел — у него есть Его Счастье, и ему больше ни до чего нет дела! Размышляя о смысле бытия, он все чаще поглядывал в сторону желтого язычка свечи. «Вот откуда идет и свет, и тепло. Стоит перебраться поближе, чтобы у меня стало еще больше счастья», – решил мотылек и радостно полетел прямо на пламя.

Сгорая, он даже не успел понять, что счастья много не бывает. Оно или есть, или его нет вовсе. Просто, когда имеешь этот дар, нужно его ценить и оберегать, чтобы хватило надолго»…

Каждый осмысливал и переживал услышанное по-своему. Костер тихо догорал, дыша в серой золе неяркими оранжевыми всполохами. Где-то в глубине леса громко охнула выпь. С темной глади озера потянуло прохладой — скоро рассвет. Щемящая тоска сдавила грудь, и я сей же час понял, что уже захлебнулся своей свободой, что надоело пустынное одиночество внутри. Мне захотелось вдруг стать тем самым мотыльком, но не сгоревшим в пламени от непомерной жажды счастья. Хотелось купаться в своем счастье долго, не пересекая той черты, за которой можно все потерять. Но кто знает — где эта граница?