Ч.Ч.В.

Современная проза

Андрей лежал ничком на разогретом солнцем камне. Небрежно брошенная одежда валялась рядом. На нем — лишь плавки и тяжелые спортивные ботинки. Он наслаждался жизнью мощно, не спеша и подробно. Из всех живых существ только кошки умеют покоиться с таким вкусом и полнотой. Избалованная домашняя Мурка, нахально развалившаяся посередине дивана, царственно дремлющий в тени акации лев. Зной и сытость после удачной охоты так разморили желтогривого, что вокруг его мощной фигуры чудится лениво колышущееся облако удовольствия.

Существа попроще — хищная птица, ловящая распростертыми крыльями восходящие потоки воздуха, греющаяся на солнце змея – тоже, как могут, наслаждаются жизнью, но у простых существ и чувства простые, не та гамма. Куда им до Андрея, Мурки на диване или льва в саванне.

Рядом с Андреем, на другом камне, сидел его однокашник Герман. В отличие от Андрея он не сибаритствовал, а проделывал суставную гимнастику, нечто среднее между асанами йоги и разминкой каратиста. Камни, на которых расположились друзья, выступали из ледника, истончавшегося на каменистой пустоши склона горы. Выше, сверкая голубым и зеленым льдом, уходила в небо вершина. Ниже каменистое пространство постепенно переходило в пышный луг, потом чахлый кустарник, кривые, редкие деревца — дальше хвойный лес. Богатым, темно-зеленым ковром укрывал он основание горы, и в самом низу, на дне ущелья волнистый ковер раскрашивали светлые пятна березняка. Зеленое на зеленом, а кажется — разноцветье.

Красота окрестностей и покой тишины порождали желание раствориться в них, стать их частью. Молодые, тренированные тела друзей поглощали ультрафиолет, и воздух горных высот был первозданно чист.

– Все лучшее на свете — бесплатно, – вслух подумал Герман. Андрей лениво поднял руку и скрутил дулю.

– Вот им, бесплатно, нам за это еще деньги платят, – сказал и бессильно уронил тяжкую длань.

Это было правдой, лавинщики получают зарплату круглый год, и зимой, когда есть работа, и летом, когда можно вот так беззаботно жить, скитаясь по горам.

Герман взял бинокль и стал рассматривать склон горы, на котором кое-где угадывалась извилистая тропинка.

– Смотри, туристы идут.

– Пусть идут, – разрешил Андрей.

Местом обитания друзей был домик гляциологов, расположенный на перевале. Домик этот пустовал довольно долго, гляциологи прожили здесь одиннадцать лет, умудрившись за это время не перегрызться, не спиться, наконец, просто не сойти с ума. Андрей и Герман гляциологов не застали, знали только из местных преданий, что жили они душа в душу, были на подбор богатыри, волос не стригли, бород не брили, а поваром была мама одного из ребят. Дом на перевале стоял в стороне от тропы, на дне огромной каменной ямы, иначе его растерзали бы свирепые ветры. Внутри дом был разгорожен фанерными щитами на четыре комнаты. Рабочая, она же кухня, зал и две жилые. В зале стоял длинный дощатый стол, по обе стороны от него — скамьи, а в противоположном конце возвышался трон. Грубый трон короля сурового и доблестного племени, презревшего роскошь. Никаких украшений, очень простой трон. В обстановке зала чувствовалась нерастраченная первобытная сила. Здесь можно было бы снимать фильм о викингах. Только за стенами не море, а горы.

Туристы пришли засветло, их было шестеро, все мужчины. Хозяева уступили им одну из спальных комнат, а вечером все вместе собрались в зале. У туристов была с собой керосиновая лампа, при ее тусклом свете сели за стол. От спирта хозяева отказались, в горах они блюли сухой закон и нарушали его лишь в крайних случаях, если судьба пошлет красивую гостью (но откуда в горах красивая женщина?) или таких собеседников, с которыми можно и о судьбах цивилизации, и об устройстве Вселенной, и о братьях Карамазовых поговорить. Но подобное случается крайне редко, например, нынешние гости — явно не из таких. Поев и выпив, они достали домино, пригласили играть и хозяев.

– Ну, что, в Ч.Ч.В.?

Игра эта, «Человек человеку — волк», была популярна и в горняцком поселке, который они защищали от лавин. Ни Герман, ни Андрей играть в нее не умели. Они отправились спать. Но как тут уснешь, когда за фанерной перегородкой разогретые спиртом и азартом игроки яростно стучат костяшками и во всю глотку матерят друг друга. Андрей вскоре не выдержал, вылез из спальника, надел спортивные брюки и вернулся в зал. Зная характер товарища и его боевую мощь, Герман нехотя поплелся следом. Упредить. Когда он вышел в зал, увидел: игроки сидят за столом по трое с каждой стороны, нисколько не обращая внимания на восседавшего на троне Андрея. Странно, как им удавалось не замечать его, он был действительно похож на конунга из скандинавской саги. Длинные белые волосы опускались на загорелые до черноты, мощные мускулистые плечи, в лице читался брезгливый интерес к забавам карлингов — мелочно азартных людишек. Увидев вошедшего Германа, он скорчил выразительную гримасу и пробасил, обращаясь к играющим:

– Мужики, а что, стоило в горы тащиться, чтобы… в домино? Или у вас в городе за-прет на настольные игры?

Лишь один из игроков повернулся в его сторону:

– Эх, ты, ничего не понимаешь, это же романтика! Вот живешь здесь, а не чувствуешь, зря только время теряешь. Тебе, наверное, и не объяснишь.

– А я-то и не понял. Оказывается, романтика, – хлопнув себя по лбу, кротко согласился Андрей. Увидев мирный ход событий, Герман, не задерживаясь, вышел из дома.

Звезды, невероятно близкие, живые, дрожащие в холоде черной пустоты, и тишина — возвышенная и возвышающая, та, что лучше любой музыки, все это вместе и в контрасте с шумной суетой игроков при тусклом свете керосиновой лампы, по-новому представилось Герману, будто он здесь впервые. Где-то наверху прошумел камнепад. Камни, разогретые солнцем за день, чуть деформировались в прохладе ночи, смещались на малость, на микрон и, не удержавшись на склоне, словно вдруг ожив, катятся вниз. «Боже, как хорошо, что я живу и работаю здесь, и что мне не надо играть в Ч.Ч.В., пить спирт, крыть матом собутыльников и слышать его в ответ. Какое счастье, что не надо каждый день спешить на работу». Расчувствовавшись, Герман не заметил подошедшего Андрея. Тот помолчал, возможно, испытывая что-то подобное чувствам Германа, а потом неожиданно залился звонким, мальчишеским смехом.

– Козла забивают и говорят «романтика», – он смеялся так радостно и заразительно, что и Герман не удержался от смеха. Потом Герман сказал: «Знаешь, он прав, действительно ведь, никто никому ничего не может объяснить. Даже я тебе, даже ты мне».