Приказ

Это произошло в мае сорок пятого, в Берлине, когда уже отполыхала огневая метель и над развалинами столицы третьего рейха в теплых солнечных лучах плавилась тишина. Но услышал я об этом в один из знойных дней августа того же сорок пятого. Только на другом конце земли, в небольшом маньчжурском городке, который наша часть только что освободила от японских войск. И услышал от старшего сержанта, первого номера ручного пулемета (я у старшего сержанта был номером вторым), степенного, преклонных лет украинца, с добродушным круглым лицом. Он к нам в часть попал накануне девятого августа и прямо из Берлина. И, как бывает только в армии, уже в первые часы знакомства мы знали друг о друге все. Старший сержант был из Кировоградской области, в армию призван в июне сорок первого. С тех пор и топал по фронтам, меняя передовую на госпиталь, а госпиталь – на передовую. Семья его – жена и две дочки – одной десять, второй восемь лет, не успела эвакуироваться, попала в оккупацию. Об этом ему написали соседи, когда область освободили от гитлеровцев.

Прошагал старший сержант пол-Европы, а теперь шагал по Маньчжурии. И заметил я, в какой бы мы населенный пункт ни пришли, какой бы короткий привал у нас ни был, всегда вокруг моего командира сразу появляются детишки. Он их языка не знает, они по-русски ни бум-бум, а на тебе, так и липнут, что-то по-своему лопочут, ручонками его касаются, а он гладит их по головенкам, скупо так улыбается, а в глубине глаз стынет тоска. И всегда у него в вещмешке что-нибудь припасено для детей: то кусочек сахара, то трофейный японский мармелад, а то просто наш, очень вкусный, – солдату не знать ли! – ржаной сухарь. Ничего «старшой» не делал, чтобы привлечь детей к себе, во всяком случае, я не замечал, хотя постоянно был рядом, как и полагается второму номеру, а они так и льнули к нему. Видно, верно говорят умные люди, что доброго душой человека дети за сто верст чуют. Как-то я не удержался и сказал:

– Детишки-то к вам так и льнут.

– Эх, сынок…- Он вздохнул, прижал слегка к колену головку китайчонка с черными жесткими волосами, и глазенки того засияли счастьем от грубоватой ласки солдата. – Знаешь, сынок, в Берлине, когда все затихло, генерал Берзарин, комендант того города, издал один из своих первых приказов: ежедневно выдавать немецким детям молоко. – Старший сержант замолчал, а после долгой паузы продолжал:

– Знаешь, кругом развалины, пепел от пожарищ, еще на каждом шагу войной пахнет, а немецкие дети, по приказу русского коменданта, ежедневно получали молоко. Оно-то так, сынок, воевали мы, конечно, с фашистами крепко, кровь за кровь, смерть за смерть. Но это же дети. Они-то при чем? В чем их вина? Запомни, сынок, на земле еще никогда худо не было от беззаботного детского смеха.

…А его детей и жену, как сообщали ему в письме земляки, вместе с другими жителями села гитлеровцы живьем сожгли в сельской школе.

Черкесск.