Коля Цицерон

Обильна русская земля чудаками. Подобных особей немало встречал я на своем жизненном пути, а одного из них наблюдаю уже не первый десяток лет.

Этот любопытный экземпляр – обладатель сразу двух ахиллесовых пят: неодолимого пристрастия к продукции винно-водочных заводов и столь же безудержной тяги к ораторскому искусству, причем вторая страсть является прямым следствием первой. Стоит ему принести свою ежедневную жертву богу Бахусу, как на него мгновенно накатывает могучая волна вдохновения. И тогда речь льется из его рта столь же не­удержимо, как незадолго до этого лилось в тот же рот содержимое бутылки.

За эту страсть к риторике мы окрестили его Колей Цицероном.

Совершив очередное возлияние в честь вышеназванного бога, он начинает испытывать невыносимый ораторский зуд и неотложную потребность в благодарной аудитории. Он не имеет возможности, подобно Демосфену, упражняться в красноречии перед бушующим морем, потому что и Черное, и Каспийское находятся в сотнях километров от наших мест, а несознательные прохожие почему-то стараются уклониться от удовольствия выслушивать его темпераментные доклады о международном положении, поэтому ему приходится останавливаться у каждого дерева и, энергично жестикулируя, растолковывать что-то этим беззащитным созданиям природы, вынужденным безропотно внимать его пылким речам.

Нередко случалось мне видеть такую картину: пройдя несколько шагов, он замирает на месте и, обернувшись, сердито увещевает кого-то, видимого только ему одному:

- Ну что ты за мной все ходишь и ходишь? Отстань от меня, зараза! До чего ж ты нахальный и приставучий! Пошел отсюдова! Я домой иду, а тебе там нету дела!

Однако, пройдя еще несколько шагов, он, по-видимому, обнаруживает, что невидимый нам преследователь не отстает, и обрушивает на него гневную филиппику:

- Ну что ты прилип, как банный лист до задницы? Хошь по морде своей свинячьей схлопотать? Дак за мной не заржавеет, как дам щас по рогам, мало не покажется! Отстань, говорю, некогда мне с тобой лясы точить, я человек занятой. Напустили тут всякой нечисти, проходу хорошему человеку нету!

Бог весть, какие видения беспокоили его в такие минуты. Наверное, традиционные черти, посещающие алкоголиков, допившихся до белой горячки.

Кое-как добравшись «нетвердой походкой матросской» до собственного дома, Коля Цицерон становился у ворот и начинал задирать прохожих, в том числе и малышей, идущих из школы. Подражая многочисленным памятникам вождю, он величественно простирал вперед и вверх свою мозолистую руку и оглашал улицу громогласными лозунгами, надерганными из газет: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Куба – си, янки – но!», «Вперед, к сияющим вершинам коммунизма!». Особенно нравился ему китайский призыв: «Разобьем собачьи головы проклятым капиталистам!», хотя в те времена в нашей стране желания идти по капиталистическому пути никто как будто, по крайней мере открыто, не выражал.

По мере того как хмель овладевал его мозгами, речь этого неистового трибуна становилась все невнятнее, пока наконец не превращалась в набор бессмысленных звуков. Тогда он, решив, что наконец пришла пора осчастливить своим появлением в родных пенатах любимую жену, входил во двор. И тут начиналась сцена, напоминающая дуэт Одарки и Карася из оперы «Запорожец за Дунаем»: его верная подруга энергично принималась за воспитание своего давнего спутника жизни, пенсионера со стажем, а он в ответ издавал нечто вроде львиного рычания, и это продолжалось до тех пор, пока его не одолевала дремота, и тогда он отправлялся в свою каморку созерцать замысловатые алкогольные сны.

Эти скандалы оглашали улицу едва ли не каждый день. Когда он был моложе и сильнее, во время таких объяснений с женой с большим энтузиазмом крушил в доме мебель, до тех пор пока не удавалось уговорить его отправиться в объятия Морфея; даже несколько телевизоров стали невинными жертвами его праведного гнева.

Как-то жена Коли Цицерона рассказала нам, что он, будучи в добром расположении духа, заявил ей:

- А все-таки, мать, неплохую жизнь мы с тобой прожили!

Это напомнило мне старый анекдот, в котором старик говорил:

- А мы с моей бабкой всю жизнь живем и радуемся: она в меня сковородку бросит, не попадет – я радуюсь, я в нее табуретку швырну, не попаду – она радуется!

Коля Цицерон был не только объектом менторского воздействия со стороны своей грозной супруги, но и сам нередко брал на себя роль воспитателя собственной собаки. Исчерпав все возможности просветить прохожих, он часами читал наставления псу. Сначала бедное животное терпеливо выслушивало его нравоучения, видимо, понимая, что на хозяина нашел очередной приступ недержания слов, потом начинало выражать свое недовольство лаем и, наконец, принималось отчаянно визжать, что свидетельствовало о переходе ее воспитателя от словесных увещеваний к мерам физического воздействия. Удовлетворенный результатами своей педагогической деятельности, Коля переходил к демонстрации вокальных данных – принимался орать дурным голосом нечто вроде оперных арий собственного сочинения.

При всех своих причудах Коля Цицерон был отменным столяром. На производстве его ценили, правда, не всегда, а лишь в те дни, когда он каким-то образом ухитрялся устоять перед соблазном и явиться на работу трезвым. Впрочем, долго противиться зову «зеленого змия» ему удавалось редко, да и то в основном в дни, когда в его карманах бесцельно гулял один лишь вольный ветер. Но, как только в городе начался строительный бум, состоятельные горожане стали наперебой зазывать Колю к себе, и тогда его упражнения в ораторском искусстве и воспитательные беседы, проводившиеся с ним верной спутницей жизни, стали явлением едва ли не ежедневным.

Нередко плату за труд он получал не деньгами, а натурой, причем натура эта не должна была иметь крепость ниже сорока градусов. Однажды ему повезло: труды его праведные были вознаграждены водкой в количестве восьмидесяти пяти бутылок. Как и следовало ожидать, выбор между новыми трудовыми достижениями и выпивкой был решен в пользу последней, и на работу он не вышел до тех пор, пока о прежнем содержимом последней бутылки стала напоминать одна лишь надпись на этикетке.

Впоследствии жена Коли Цицерона рассказала нам, как в один из таких дней она услышала за дверью странные звуки: дверца холодильника периодически то скрипела, то хлопала. Она заглянула в замочную скважину, и ее глазам открылась живописная картина: ее благоверный сидел на полу, где рядом с бутылкой стоял граненый стакан. В это изобретение скульп­тора Веры Мухиной Коля наливал водку, крякнув, выпивал ее, затем открывал скрипучую дверцу холодильника, зачерпывал из кастрюли пригоршню борща, закусывал им и захлопывал дверь. Эта процедура повторялась раз за разом, пока содержимое бутылки не исчезло в тощем чреве жреца древнего бога виноделия.

Этот тощий, жилистый, со­гбенный поклонник крепких напитков до последнего времени был обладателем железного здоровья. Ему случалось вкушать блаженный сон на окаменевшей от мороза земле и в холодных лужах под чьим-нибудь забором, и при этом даже насморк обегал его десятой дорогой, настолько проспиртован был организм. Сейчас он состарился и на улице зимой появляется редко, поэтому нам давно уже не приходится выслушивать его громогласные лозунги и исполняемые хриплым дрожащим голосом песни без слов. По-видимому, здоровье его уже изрядно расшатано беспрестанным потреблением горячительных напитков. Но на фоне мрущих, как мухи, пьяниц намного моложе его Коля Цицерон стоит непоколебимо, как скала.