Герой нашего времени. Роман Михаила Лермонтова на сцене ставропольского драмтеатра
Свершилось: на Ставропольской сцене – легендарный роман замечательного русского гения Михаила Лермонтова, чье имя занимает особенное место в нашей культурной памяти. У кого не дрогнет сердце при столь знакомой с юных лет простой фразе «Я ехал на перекладных из Тифлиса»? Ведь за ней открывается вечно притягательный, хотя и со школьной скамьи усвоенный едва ли не наизусть мир его героев, его красок, его чувств... Еще и поэтому на премьеру в краевой театр драмы шла почти с суеверной опаской: можно ли вообще перенести на язык драматургии его язык, где даже проза – по сути та же поэзия? Слегка ободряла мысль о том, что не зря же для этой постановки пригласили известного московского режиссера. Да и состоявшаяся чуть более месяца назад беседа с ним самим настраивала на оптимистичный лад: народный артист России Юрий Ерёмин говорил о своей работе со ставропольской труппой весьма убедительно и, в общем, интересно. Оставалось лишь воочию увидеть, что же удалось ему сделать вместе с постановочной группой, с актерским исполнительским составом спектакля.
Признаюсь сразу: увиделось не то, что где–то мерцало в смутных предчувствиях. Увиделось, как всегда бывает в таких случаях, нечто совсем иное. И то верно, ведь мои предчувствия «режиссировала» я сама, а тут работа целого профессионального коллектива. Но, однако же, и требования к коллективу иные, согласитесь. В том, что спектакль выстроен по совершенно четким режиссерским канонам, со всей необходимой в любом деле рациональной расчетливостью – сомневаться не приходится. Другой вопрос: насколько задевает это душу. Мою. И всех сидящих в зале... Лермонтовский текст составляет, естественно, основу, но вот можно ли считать увиденное спектаклем в буквальном, то есть привычном нам смысле? Пожалуй, все–таки нет. Я бы скорее назвала это оригинальной литературно–художественной композицией с элементами драматургических построений. Сценарий, сделанный Ю. Ерёминым, достаточно близок к роману, в нем только напрочь отсутствует повесть «Тамань» и изменена хронология остальных частей: открывает действо «Фаталист», которому в романе, наоборот, отведена завершающая роль. Чудесной «Тамани» стало искренне жаль, ибо осмелюсь настаивать на том, что она–то, по–моему, наиболее сценична, насыщена мощными драматургическими «потоками», эффектна и выразительна колоритными фигурами... Ну да что об этом, режиссер решил иначе, и есть на то его безусловное режиссерское право.
Зрительское право – смотреть и слушать. Больше – слушать, поскольку в спектакле явно преобладает не игра, а, собственно, чтение лермонтовского текста. Оговорюсь: на наше счастье – когда еще услышишь сегодня прекрасный классический литературный и вместе – живой, понятный русский язык во всей его прелести... Причем озвученный живыми актерскими голосами. Основная «чтецкая» нагрузка выпала на долю Владимира Зори (Максим Максимыч) и юного дебютанта Дениса Криштопова (его роль в программке обозначена вполне понятными инициалами М. Л.). Надо сказать, что оба справились с текстом неплохо, а вот играть–то им почти нечего. Оттого, по–моему, поверхностно–схематичен здесь Максим Максимыч, один из самых обаятельных героев Лермонтова вообще, чудесный старый служака, честный, порядочный, глубоко в душе преданный Кавказу. Его образ мне всегда казался как–то особенно дорогим самому автору, с такой любовью и таким тончайшим психологизмом выписан он в романе. В спектакле ему оставлен лишь внешний рисунок, это же можно отнести и к целому ряду других персонажей.
К примеру, горцы представлены тремя действующими, а точнее – мало действующими лицами: Бэлы, Казбича и Азамата. Все трое показались фигурами скорее фольклорными, нежели романическими, поскольку на их долю выпало главным образом лихо сплясать да пройтись по сцене на фоне живописных вершин Кавказа. Честно сказать, танцующий Казбич стал для меня ошеломляющей находкой, у Лермонтова он мне виделся довольно жутким «немирным» разбойником, не пощадившим даже понравившуюся ему девушку. Еще менее «хореографичен» в моем восприятии «начинающий абрек» Азамат, которому сам автор прочил печальную участь сложить где–нибудь буйную неразумную головушку в очередной бандитской вылазке... Словом, их появление на сцене практически свелось к танцевальному выражению кавказской экзотики. Ставропольцы, конечно, очень любят кавказские народные танцы, и плясали ребята хорошо, и в папахах черных смотрелись классно, только к описываемым событиям это имеет очень отдаленное отношение. Тут мне вспомнились слова Юрия Ерёмина в его интервью «СП» о том, что роман «Герой нашего времени» – не о Кавказе», что «...роман выше, глубже, идет дальше – к вечным общечеловеческим темам». И все–таки, думается, нельзя было не учитывать менталитет нашего зрителя, знающего Кавказ не только по национальным танцам.
Несколько слов о других персонажах. Вне зависимости от важности роли, а все в том же сравнительном ключе соответствия–несоответствия лермонтовскому замыслу. Вот княжна Мери – еще один актерский дебют. Первый сценический «шаг» Ольги Буряк вышел с, увы, распространенным нынче приторно–сладеньким гламурным «привкусом», ее героиню скорее примешь за непритязательную горничную, соблазняемую барином. Тогда как у Лермонтова, вспомним, Мери – высокообразованная светская девушка, умница, хоть и не без столичного высокомерия, но способная на глубину мысли и чувства. Остается лишь посочувствовать дебютантке, очевидно, не получившей серьезной режиссерской «подпорки» в работе с ролью. То же сочувствие, но иного рода можно выразить двум заслуженным артистам России – Владимиру Аллахвердову и Александру Ростову: их героев режиссер зачем–то заставил в сцене бала изображать странный музыкальный дуэт. Драгунский капитан–интриган с гармоникой в руках – что это? Смелый режиссерский поиск в стремлении зацепить зрителя? Тогда чего уж скромничать – дать им электрогитары или, господи прости, барабаны. Говорят, в московских театрах подобные новации уже не шокируют публику в отличие от нас, замшелых провинциалов. К тому же читавших–таки Лермонтова.
До обидного невыразительным показан и главный герой. Складывается впечатление, что актеру Игорю Барташу настолько неинтересен г–н Печорин, что он едва снисходит до придания ему хоть чего–нибудь человеческого. Тут он, видимо, после своего самозабвенно–лихого Чацкого в «Горе от ума» прошлого сезона решил сыграть прямую противоположность. Какая там страстная влюбленность в прекрасную черкешенку? Какие глубокие душевные «раздраи» и сомнения? Это все литературщина устарелая. Вот и выходит, что «портрет» никак не дотягивает до «портрета целого поколения» (см. цитату). Спектакль демонстрирует галерею мало связанных друг с другом изображений отдельных лиц, неважно, «В горах» они обитают или «На Водах», как назвал в своем сценарии две части постановки Ю. Ерёмин. Чуть более человечными получились, мне кажется, два совсем разных персонажа – Вера и Грушницкий, в которых Елена Днепровская и Илья Калинин попытались вдохнуть именно человеческое. Неожиданно трогателен монолог Веры, в несколько минут представивший действительно любящее, страдающее сердце, измученную двусмысленным положением женщину. Кстати, этот эпизод зал очень чутко воспринял, недаром по окончании монолога прозвучали одобрительно–искренние аплодисменты актрисе.
В целом спектакль оставляет ощущение, что и сам режиссер–постановщик, по–видимому, изначально сознавал почти что невыполнимость поставленной цели – перевести язык литературного романа на «драматургические рельсы». В этом смысле куда большими изобразительными возможностями обладает кинематограф, неоднократно обращавшийся к творчеству Лермонтова, и нередко – весьма успешно. Однако у театра тоже есть свой арсенал, а попытаться – уже сделать шаг. Даже если он и не такой удачный, как хотелось бы. Правда, случается, театральный арсенал оборачивается против замысла, против исполнителей. Как используемая в качестве декораций причудливая система мутноватых зеркал, то поднимаемых, то опускаемых на сцену. Порой она просто мешает двигаться актерам, старательно обходящим опасно нависающие над ними углы, а по большому счету и вовсе придает происходящему какую–то прямо враждебную нарочитость. Нам остается лишь догадываться, что призваны эти геометрические изыски подчеркнуть подразумеваемый психологический излом в душе героя... И уж совсем сложно судить о такой внешней стороне спектакля, как костюмы. Я ни в коей мере не считаю себя знатоком русских военных мундиров первой половины девятнадцатого века, однако же то, в чем щеголяют Печорин сотоварищи, по–моему, и мундирами назвать нельзя. И где, скажите, знаменитые эполеты Грушницкого, те самые – «в виде крылышек амура»?!
Когда Михаил Лермонтов в предисловии к роману писал о «горьких лекарствах и едких истинах» (см. цитату), он провидчески указал и на наши нынешние душевные болячки, внешне вроде бы столь не схожие с переживаниями печориных. Недаром мы и сегодня, почти два века спустя, продолжаем вчитываться–всматриваться в удивительный лермонтовский мир, черпая его незримые мощные духовные соки. Да, он сам отнюдь не брался исправлять людские пороки, но каким бесценным лекарством наделил нас! И хотя спектакль, предложенный Ю. Ерёминым и Ставропольской драмой, трудно назвать постановкой именно Лермонтовской, быть может, вышедшему из театра зрителю захочется стать еще и читателем.
13 ноября 2009 года