Грустные люди в поисках счастья
Популярность Франсуазы Саган была исключительна, ее обожали миллионы, словно это не писатель, а поп-звезда. Французская критика отнеслась к ее успеху скептически, книжки Саган называли «саганками», а рожденный ею стиль – «буржуазным реализмом». Подобным образом, кстати, именовали «лелюшками» и «лелюшизмом» то, что снимал Клод Лелюш, однако ни у Саган, ни у Лелюша славы от этого не убавилось. Точнее всего, мне думается, выразился Франсуа Мориак, сказавший, что Франсуаза Саган – «очаровательный монстр французской литературы». Не сразу и поймешь, чего в этом определении больше – восхищения или неприятия, но сказано тем не менее верно.
Франсуаза Саган прожила большую, сложную и, пожалуй, чрезмерно насыщенную жизнь. Расцвет ее творчества и пик ее славы пришлись на годы, когда французская интеллигенция упивалась гремучим коктейлем из секса, троцкизма, экзотических религий и наркотиков. К троцкизму Саган осталась равнодушна, но всего остального в ее жизни было более чем достаточно. Умерла она в возрасте 69 лет, умерла так, как всю жизнь боялась умереть – больной и одинокой. На следующий день французские газеты вышли с огромными заголовками: «Невосполнимая утрата», «Франция потеряла свое национальное сокровище», «Навеки умолк самый трепетный голос французской словесности». За год до этого те же газеты смаковали скандал за скандалом: Саган обвинялась в употреблении и хранении героина, в неуплате налогов на умопомрачительную сумму в 800 тысяч евро. Увы, это тоже правда.
Мы в Советском Союзе еще до того, как прочитали Саган, услышали и полюбили удивительные названия ее книг: «Здравствуй, грусть», «Смутная улыбка», «Любите ли вы Брамса?», «Немного солнца в холодной воде». Мы думали, что это названия книг о счастье. Оказалось, ровно наоборот – всю жизнь Франсуаза Саган писала о невозможности быть счастливой. Да и сама ее жизнь о том же. Одно из самых пагубных заблуждений современной западной цивилизации (если не сказать – культуры) заключается вот в чем: считается, что счастье – это сумма удовольствий, и чем больше в жизни удовольствий, тем эта жизнь будет счастливей. На самом деле все не так. Но герои Саган, да и она сама, этого не знают и потому непрерывно ищут и добиваются все новых и новых удовольствий – от самых примитивных и «острых» до самых утонченных и, так сказать, парижских. Удовольствий им достается много, а вот счастья нет.
У нас иногда пытаются сравнивать книги Саган и российскую «гламурную прозу» вроде сочинений Оксаны Робски. Сравнение совершенно неправомерное. У Робски и ей подобных – повести из жизни манекенов, у Саган – подлинная боль подлинной драмы. И великолепный, как утверждают знатоки, французский язык. Русский же язык «рублевских жен» лично я русским называть отказываюсь.
Интеллектуальная неординарность и острота восприятия Франсуазы Саган особенно очевидны в ее эссе, интервью и письмах… На всю жизнь запомнилось мне то, как она определила Нью-Йорк: «Это удивительный город, единственный в своем роде, других таких на Земле нет. Это город настолько живой, что люди в нем кажутся мертвыми».
Гениально, правда? Написать такое может только большой писатель. Пусть даже и «буржуазный».
