Одинокая гармонь
Как не обозлила ее жизнь, остается только удивляться. Росла у суровой мачехи, но, пока жив был отец, еще не так тяжело приходилось. Когда умер, мачеха быстро нашла себе сожителя. Однажды после работы на бахче велела она десятилетней девочке оставаться одной в курене посреди степи. Даже пару чаунов (кастрюль) выделила да несколько картофелин: «Будешь себе суп готовить и арбузы охранять». Поля безропотно подчинилась. Вечером ее заметили односельчане, возвращавшиеся с работы. Расспросили обо всем, подивились услышанному к себе на бричку посадили. Стала она с того дня жить у деда с бабушкой. Старики души в девчонке не чаяли. Были они, как и многие тогда, единоличниками, хозяйство неплохое держали. Конечно, она им во всем пособляла.
Прошло несколько лет. Девочка подросла, заневестилась. И жених случайно подвернулся. Со скандалом, правда, познакомились. Забрел на дедово ячменное поле чужой конь. Поля бросилась его прогонять, и вдруг на пути ее возник всадник. В общем, досталось и ему, и жеребцам его от бойкой дивчины. Парень, вместо того чтобы огрызнуться, только разулыбался в ответ. А через несколько дней … прислал сватов.
За 12 лет супружества троих детей нажили. В одном доме со свекрами и пятью их дочерьми жили, и ни разу не случилось ссоры между ними и невесткой. Максим все допытывался, отчего она себя такой колючкой показала тогда, на ячменном поле. А Пелагея и сама не знает.
- Спужалась, - говорит, - чужого парубка, уж так он сверкал глазищами-то!
А потом – война. Провожали мужиков июньским днем, обнимались, целовались, не стыдясь сторонних глаз, хоть и не принято это было тогда. Думали, быстренько немца с земли родной прогонят и заживут еще лучше прежнего.
Однако совсем по-другому вышло. Несколько писем пришло от Максима, последнее из госпиталя. Жене своей, которая грамоты не знала, рисовал картинки. И не только голубки да цветочки там были изображены, но и красноармеец без кисти руки. Это он о своем ранении сообщил. После госпиталя вновь вернулся солдат в строй. С нового места назначения даже сообщить ничего не успел – разбомбили их обоз немцы. Случилось это под Калинином, в селе с красивым названием
Ромашкино. Свидетели говорят, что в местной речушке не вода в те дни текла, а человеческая кровь.
Долго тянулось время до Победы, а когда пришли мужики с войны, наверное, еще горше стало жить тем, кто потерял кормильца. Фронтовики своих детей жалели, старались выучить да на хорошую работу определить. А сиротам ничего не оставалось делать, как ишачить на колхозных полях за «палочки». Жизнь не давала расслабляться, и Пелагея находила смысл жизни в детях и работе до изнеможения. Ее после рытья траншей уже ничем нельзя было ни удивить, ни испугать. Хлопок заледеневшими руками в поле собирала, кагаты зерна на току лопатила, а копешки ставила – никто так прочно и красиво, как она, не умел. Зарплату тогда деньгами хоть и не платили, а премии Пелагея Головаха исправно получала – то отрез на платье, то туфельки на каблучке, то кофту фабричную. И конюхом довелось ей работать, и воловником (за волами ухаживать), дояркой была, чабановала. Уже и пенсионного возраста достигла, а все равно не бросала работу. В общем, почти одновременно с дочкой Клавдией на заслуженный отдых ушла.
Они много лет живут вместе, две родственные души, два бабьих одиночества. Многие сватались к Пелагее после войны, да только бесполезно. Детей жалко было под власть чужого дядьки отдавать, свое сиротство еще памятно было, да и на других односельчан насмотрелась тоже.
Соберутся с такими же, как она, солдатками на улице, поплачут, повспоминают молодость да любовь свою неоконченную, а то снесут со всей округи кто пироги, кто сала кусок, огурчика ядреного, вина домашнего, и вся жизнь – как на ладони, и все мечты, и горести, и тайны – вот они, для всех открытые.
Песни петь бабушка Поля любила, да и кадриль с девчатами отплясывала на сельских праздниках. А песня самая любимая – «Одинокая гармонь». Когда проводила мужа на войну, когда ждала его, все мечтала: вот вернется, и купит она ему в подарок гармонь. Максим играть будет, а она на него любоваться да частушки «спивать». И не постесняется на людях обнимать да целовать своего соколика. Эх, и почему они никогда друг другу о любви не говорили! Так, все шуточками да прибауточками, а самое главное - то, что в душе, от чего в дрожь бросает и слезу прошибает, – невысказанным навек осталось. Так и пели «Одинокую гармонь» без самой гармони.
…Тихая спокойная старость, радость от встреч с внуками и правнуками, беседы с подругами на лавочке под старым тополем – самая, пожалуй, благополучная пора в ее жизни. Клавдия, когда на пенсию вышла, сразу же в рукоделие с головой ушла. Маму, как игрушечку, в собственное вязанье одела, и мебель у них, не хуже, чем у других, и хатка, хоть и маленькая, да ухоженная, чисто да уютно в ней, и цветы в палисаднике – символ душевного спокойствия. Правда, иногда Клавдия слегка побурчит на мать – за то, что без работы сидеть не может: то в огороде она, то в курятнике, то за прялкой. Но ругаться у них не получается, и в прошлом году, когда бабушка Поля напряла шерсти и связала за зиму тридцать (!) пар носков, дочка спрятала деревянную прялку на чердак:
- Отдыхай, мама! Разве ж ты не заслужила…