Ставропольский писатель-краевед Виктор Кравченко представил новую книгу «Кюхля»

На сей раз писатель-краевед обратился к судьбе лицейского друга Пушкина, талантливого поэта и литературного критика, декабриста Вильгельма Кюхельбекера. Интересующиеся историей и литературой читатели, конечно, помнят эту звучную немецкую фамилию, тесно связанную с именем великого русского поэта, во-первых, и с восстанием декабристов на Сенатской площади, во-вторых. Первым из пушкинистов к этой фамилии обратился известный писатель первой половины ХХ века Юрий Тынянов в книге с выразительным названием «Кюхля». Так называли юного Вильгельма товарищи по Царскосельскому лицею, отлично соединив в этом прозвище и дружескую усмешку, и искреннюю нежность одновременно.

Почему именно эта персона обратила на себя внимание Виктора Кравченко? Сам Виктор Николаевич объясняет достаточно просто: ну как после книг о пребывании на Кавказе Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, целой группы декабристов не обратиться к столь необычной личности, какой, несомненно, был Вильгельм Кюхельбекер, русский немец, самой историей поставленный в один ряд с десятками славных имен России? Между прочим, его отец был сокурсником самого Гёте, с которым дружил всю жизнь и передал эту дружбу сыну. Вместе с Александром Пушкиным после лицея Вильгельм поступил на службу в Главный архив Коллегии иностранных дел, куда всего за несколько дней до этого пришел и Александр Грибоедов. В 1821 году сам генерал Алексей Ермолов взял Кюхельбекера служить у него на Кавказе чиновником для особых поручений с чином коллежского асессора. Так он вместе с Ермоловым сюда и прибыл осенью, а в ноябре из Персии после годичного пребывания там в составе дипломатической миссии в Тифлис вернулся Грибоедов.

- Конечно, все это давно известно по многим предыдущим книгам разных авторов, историков, литературоведов, - размышляет Виктор Кравченко. - Важно, однако, понимать, что если в Петербурге молодой, но уже блестящий дипломат Грибоедов не очень-то обращал внимание на забавного с виду Кюхлю, то здесь, в Тифлисе, он вдруг увидел интересного, умного собеседника и талантливого поэта! И вот кому Александр Сергеевич читал первые главы своего «Горя от ума»…

Кстати, именно Вильгельм Кюхельбекер в числе первых ценителей назвал комедию Грибоедова произведением, «истинно делающим честь нашему времени»...

Но и Кюхельбекер был поэтом, и весьма плодовитым, как писали о нем декабристы в письмах и мемуарах. Целый сундук с рукописями завещал он своей супруге Дросиде Ивановне, на которой женился в сибирской ссылке. Ближайший лицейский друг Пушкина и Кюхельбекера декабрист Иван Пущин писал Матюшкину (тоже лицеист, впоследствии мореплаватель, адмирал) в 1852 году: «Бедный Вильгельм написал целый ящик стихов, которые я отправил в Екатеринбург его сестре. Он говорил всегда своей жене, что в этом ящике 50 тысяч рублей»… Видимо, Вильгельм Карлович рассчитывал, что издание его произведений принесет большие деньги семье. Чего, однако, не случилось. И лишь спустя десятилетия, в 1926 году, этот сундук попал в руки Юрию Тынянову, тогда и получилась книга «Кюхля». Во время Великой Отечественной войны сундук Кюхельбекера находился в блокадном Ленинграде, Тынянов кому-то его оставил на хранение, и ящик, конечно, пропал…

Но если Ю. Тынянов писал в художественном ключе, не опираясь жестко на биографические факты, то В. Кравченко изначально ставил перед собой задачу: только факты. Это, уверен автор, должно помочь читателю глубже понять личность его героя. Ибо из всей прошлой литературы, и художественной, и мемориальной, в обществе прочно сформировалось этакое снисходительное мнение о Кюхельбекере. Нередко друзья-однокашники избирали его объектом для шуток, впрочем, не обидных, незлобивых, нам сегодня кажется, что современники как-то всерьез не воспринимали этого чудаковатого романтика…

- Да, его любили, более того, даже по-своему преклонялись перед его образованностью, эрудицией, а порой и поэтическим даром, - подчеркивает В. Кравченко. - Александр Горчаков (впоследствии глава внешнеполитического ведомства, канцлер Российской империи) был готов за некоторые стихи поставить его чуть ли не выше Пушкина. И Антон Дельвиг высоко отзывался о поэзии Кюхельбекера… А вот то, что он был такой несобранный, внешне нелепый, глуховат был на одно ухо после детской болезни, чрезвычайно худой при очень высоком росте… Словом, внешность располагала к дружеским насмешкам.

Потом в сибирской ссылке к этому облику добавилась его женитьба на дочери почтмейстера Дросиде Ивановне, женщине неграмотной, недалекой. В одном из писем вышеупомянутого Ивана Пущина о ней есть такое высказывание: дескать, неужели не мог Кюхля что-то выбрать более приятное для глаз… Впрочем, справедливости ради, стоит добавить, что, спустя годы, когда Кюхельбекер скончался в Тобольске, Дронюшка с детьми переехала именно к Пущину в Ялуторовск и даже родила ему сына в 1849 году… У Кюхельбекера было четверо детей, правда, двое умерли в детстве, а двое выросли с фамилией Васильевы, на которую записывали детей всех декабристов, лишенных дворянского звания и всяческих прав. В письме Матюшкину Пущин писал: «Прошу тебя отыскать в Ларинской гимназии сына Вильгельма, нашего покойника, спроси там Мишу Васильева, он под этим псевдонимом после смерти отца отдан сестре его Устинье Карловне Глинке. Мальчик с дарованиями». Детям Кюхельбекера, как и других декабристов, позднее, после царских указов 1856 года, вернули фамилии отцов.

Виктор Кравченко убежден: не все могут оценить поэзию Кюхельбекера, но никто не оспорит его необычайной глубины мысли. Да, укоряли его в том, что слишком вдавался в древнегреческие и латинские мотивы, тут, видимо, образованность сказывалась… Но на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года вышел! Весь день, сугубо штатский человек, Кюхельбекер провел среди восставших полков. И стрелял в великого князя Михаила. Дважды - осечка. Любопытно, что именно этот Михаил потом поменял Кюхельбекеру казнь на каторжные работы. Этакая милость царского семейства…

Пересечься на кавказских дорогах с Лермонтовым Кюхельбекеру не довелось. Зато в ссылке (а декабристы и в Сибири старались быть в курсе культурной жизни, пересылали друг другу литературные журналы) у него появился интереснейший анализ произведений Лермонтова. В 1844 году Кюхельбекер пишет в своем дневнике: «Лермонтов занимает первое место между молодыми поэтами, которые появились на Руси после нас. Если бы бог дал ему жить подольше, он стал бы еще выше, потому что узнал бы свое призвание и значение в мире умственном». Дневник Кюхельбекера не простое запечатление событий, а, по сути, сборник из стихов, критических статей, литературной полемики, рецензий на прочитанные книги. Как отмечает В. Кравченко: «В дневнике - вольнодумная глубина его сокровенных мыслей».

В книге В. Кравченко есть любопытные документы, которые автор обнаружил несколько лет назад, еще не зная, что возьмется за книгу о Кюхельбекере. Они касаются Михаила Афанасьевича Дохтурова, руководившего госпиталем на печальной памяти Нерчинских заводах. В 1841 году в Акшу, на китайской границе, где жил Кюхельбекер, приехал М. Дохтуров, ранее служивший в госпиталях Одессы и Петербурга, в Грузии. Кюхельбекер был взволнован этой встречей с кавказским сослуживцем в Сибири. В полном собрании сочинений Кюхельбекера есть стихотворение «К М.А. Дохтурову», датированное 1844 годом. В Госархиве Ставропольского края в фонде Кавказской областной врачебной управы прослеживается жизненный путь друга декабриста. Из Сибири Дохтуров был переведен окружным врачом сначала в Кизляр, потом в Пятигорск. Как предполагает В. Кравченко, Дохтуров, умерший от болезни, мог быть похоронен именно в Пятигорске…

Итак декабристская тема Виктора Кравченко нашла новое отражение. Новые замыслы уже зреют в воображении неутомимого краеведа. Возникает еще одна фигура - писателя-декабриста, члена Южного тайного общества Александра Корниловича. После восстания его сослали в Сибирь, потом - рядовым на Кавказ. Проезжал, конечно, и через Ставрополь. Несколько лет назад журнал «Литературная Грузия» сообщил о перезахоронении праха Корниловича в Тбилиси… Словом, поиск новых героев и фактов продолжается. Нам же остается окунуться в перипетии судьбы замечательного немца с романтической русской душой, не сломленной суровыми испытаниями Шлиссельбурга, каторги, ссыльного существования вдали от родных и друзей.