Игорь Паньков. Во сне и наяву

Или местом, где душа ощущает себя. Ибо «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека». (Евангелие от Матфея).

И оттого совсем не удивительна закономерность, когда во времена перемен, революций вдруг является в мир земной Слово Поэта. Как правило, являются те, кому предназначено врачевать пространство не по воле и желанию смертного, а по неведомому нам замыслу.

Игорь Паньков, выпускник медицинского института и патологоанатом с многолетней практикой, стихи писать начал в одночасье - ни с того, ни с сего. Проснулся и начал записывать, что приснилось. А когда первые стихи были опубликованы (подборка в «Южной звезде» вышла в 2003 году), и прожил он уже к тому дню, отмерил опытом сорок лет, неспешные признанные поэты ознакомились с приходом в их цех новичка, настороженность сменилась пристальным вниманием: уж кто-кто, а мастер мастера почует сразу...

Могущество слова сродни божественному. Но стихотворчество - это свидание с вдохновением, а не ваяльная мастерская, и не столь часто это свидание случается. Мастерской для Панькова стала такая профессия - газетных дел мастер. Отчего так обтекаемо?.. Оттого, что прежде чем писать заметки, верстать газету научился. И прежде работал в маленькой кисловодской. Потом помогал создавать так и не получившийся журнал. Наконец стал редактором приложения уже всероссийской солидной газеты, кавказские выпуски которой, спустя год с небольшим не выдержав капиталистического образа существования, так и не вышли на самоокупаемость и были прекращены.

Но опыт огранки слова, а главное, чувствование его оттенков и веса, значимости, уже был. Нашлось и дело, позволяющее остаться редактором. Но теперь уже респектабельного журнала...

Да, совершенно упустил из виду: был и период отчаяния, когда поехал в столицу и в числе прочих гастарбайтеров мечтал разбогатеть, строя особняки для богатеев. Но лишь бездумно разорился, растратив немалую часть отпущенного земного времени...

Ну, вот теперь можно и к его книжкам перейти, которые он сам издает малюсенькими, истинно коллекционными тиражами и осчастливливает ими друзей. Впрочем, так и положено хорошему лекарю, помогать хотя бы тому, кто рядом. Нуждающихся в душевном лечении меньше не становится. Хоть и перемены в прошлое отошли, а словесное наше небо продолжает рваться то пустословием, то нечеловеческим лексиконом. Но, увы, у поэтов, как правило, нет денег, а меценатов, ценящих Слово и понимающих его значение, не очень много. Значительно меньше, чем приобретающих поместья за границей. Неосмотрительно скупы мы бываем на добрые дела...

Игорь Паньков

По Голицынскому спуску

По Голицынскому спуску,

без бутылки и закуски,

без подружек и друзей,

вдохновлен природой русской,

я иду тропинкой узкой,

я иду тропинкой узкой

в розенфельдовский музей.

Надо мною свет и пламень,

подо мною лед и камень,

и ступней босых следы...

И дудят повсюду дудки,

и стоят повсюду, жутки,

полицмейстерские будки

да калашные ряды.

По траве бегут мурашки,

на цветах спешат букашки

свой нектар испить до дна...

Ну а что до истин вечных -

не про нас они, беспечных,

средь событий быстротечных

им на рынке - грош цена.

Я и сам в людском обличье

на правах живу на птичьих,

корм из рук не смею брать...

Как меня ни окрестите,

с чем меня ни совместите,

в новом русском алфавите

я похож на букву «ять».

Мимо здания Курзала,

мимо здания вокзала

я иду куда-нибудь,

где, как малая соринка,

в небе тонком, словно льдинка,

гордо реет паутинка,

указуя верный путь.

***

Эти глаза, которым, как звездному небу над Иссык-Кулем,

можно доверить любую мечту и любую тайну,

эти глаза я встретил, присев покурить на стуле

в тесной клетушке газеты «На водах». «Майна!» -

смеясь, приказали глаза. И сразу же следом: «Вира!».

Стало светло, как в церкви бывает светло от Бога,

от этих глаз, которых, как воздуха над Памиром,

никогда не бывает много.

Неповторимо все, без чего мы уже никогда не сможем.

Недостижимо все то, что само не дается в руки.

И только мгновенья, что на два с тобой помножим,

неподвластны разлуке.

***

Снова лето машет кулаками,

вскачь зовет пуститься босиком.

Умные вдруг стали дураками,

девушки читают Мураками

и флиртуют с каждым босяком.

Где-то горячится караоке,

кто-то кормит голубя с руки,

осуждая вслух свои пороки,

обивать запретные пороги

пьяницы бредут как бурлаки.

И в душе невольно подытожив

результаты прожитых им лет,

неказистый, сонный, краснорожий

замирает в ужасе прохожий,

осознав, что он в душе поэт.

Дальний гром бабахнет, как из пушки,

и затихнет. В дворике ничьем,

где белье ты держишь для просушки,

над вязаньем клонятся старушки,

как лесные нимфы над ручьем.

***

Я вышел в мокрый сад, а ночь как день светла,

как Божий день, как первый день творенья,

бьет тишина во все свои колокола,

и сад цветет во все свое смиренье.

И сверху дивный свет, и снизу дивный свет,

а в обрамленье рамы серебристой,

глядит с ночных небес, похожий на портрет,

пресветлый лик луны иконописной.

И всем, кто ждет любви - всем поровну любви,

и всем, кто жив - семнадцать с половиной,

и все возможно, лишь на память назови

все восемь глав из Книги Голубиной.

Светла как луч тропа, и я по ней иду

украсть одной росинки отраженье,

затем, что смерть глупа, а грешники в аду

хотят любви и просят утешенья.