Улица Мандельштама

Долгое время основными образцами для подражания были Маяковский (гражданская лирика) и Есенин (просто лирика). Затем в середине 60-х они уступили место Вознесенскому (модернисты) и Евтушенко (романтики). А потом – тихо, но мощно подошла и все накрыла собой волна по имени Осип Мандельштам. Вырваться из подражания Мандельштаму было почти невозможно. Анна Ахматова как-то похвалилась, что она несколько лет «вот этими руками выдирала Осю из-под Мандель-штама». Ося – это тогда еще молодой Бродский…

И вот прошло много лет. Маяковского сейчас как будто не существует. Есенин – это у нас почти фольклор, Евтушенко и Вознесенский стали поэтами пожилыми, заслуженными, никто им подражать не хочет, а вот интонации, мотивы и приемы стихосложения, оставленные нам Осипом Мандельштамом, до сих пор так же заразительны, как и сорок лет назад. В чем тут дело? Александр Блок в свое время очень точно определил суть поэзии Мандельштама: «Его стихи возникают из снов – очень своеобразных, лежащих в областях искусства только». Творить поэзию, рифмуя и насыщая метафорами собственные сны – и ныне самый расхожий соблазн просвещенного стихотворца: получается звучно, загадочно и значительно. Лучше Мандельштама этому никто не научит.

Но это еще не все. Тот же Блок, рассуждая о «цехе поэтов», к которому принадлежал и Мандель-штам, пишет: «Если бы они все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!» Писал он это в октябре 1920 года, и его пожелание странным и страшным образом сбылось через полтора десятка лет. И вот на смену «общегумилевскому распеванию» пришли такие мандельштамовские строки:

Сухомятная русская  сказка, 
деревянная ложка, ау!
Где вы, трое славных  
ребят из железных ворот ГПУ?

Да, ребята из ГПУ – это вам не «пчелы Персефоны». Не Акрополь, не величавый Рим и не золотая Венеция. В лучшем случае, это – Воронеж. А в худшем… Ну про это все сейчас знают:

Что ни казнь у него, 
то малина…

И здесь сокрыт второй соблазн современного стихотворца: он обязательно должен быть (хотя бы в собственном воображении) гонимым, отверженным, непонятым, он должен быть жертвой, поскольку в России всякий век – это «век-волкодав».

Два этих соблазна, как мне кажется, и плодят заурядных подражателей незаурядного Мандель-штама.

Сам же он вырвался за эти пределы, и в некоторых из его последних стихов возникает нечто гигантское, неподотчетное никакой поэзии. Возникает народ:

Шла пермяцкого говора сила…

Что-то он в конце своей недол-гой жизни увидел и понял. Что-то такое, чего до сих пор не можем понять мы, его последователи и наследники. Мы все больше о «кремлевском горце» толкуем, а Осип Эмильевич между тем сочинил такие вот «Стансы»:

Люблю шинель 
красноармейской складки –
Длину до пят, рукав простой 
и гладкий
И волжской туче 
родственный покрой,
Чтоб, на спине и на груди лопатясь,
Она лежала, на запас не тратясь,
И скатывалась летнею порой.