Дыхание осени

Стояла ранняя осень. Я пребывал в том состоянии, когда многое уже было «после» – после развода, после возвращения из скитаний, после лучших времен некогда бурной, но бестолковой жизни. Радовали свобода, мятежный дух аферизма, насквозь пропитавший нашу эпоху, и даже полная бесперспективность в дальнейшем. Желаний много, шансы минимальные, возраст максимальный, но жить еще хочется. И вот в один ясный осенний день спускался я по Главной улице и на углу с каменным бюстом выдающегося осетинского поэта обонял крепкий запах жареных пирожков.

Многие знают этот стойкий смешанный аромат горелого масла, теста и разных начинок. Дверь под неприметной вывеской была открыта, запах манил, и я вошел в тесное помещение, в котором как-то ухитрились разместиться прилавок, длинный подвесной стол вдоль всей стены и корзина для мусора.

За стойкой сидела немолодая женщина, одетая в традиционную униформу работника общепита пост-социалистического периода. Увидев меня, она встала, приветливо улыбнулась и несколько раз махнула полотенцем по прилавку, как бы убеждая, что здесь меня ждут и все уже готово. Я спросил пирожков с печенью. Она сказала, что вот-вот пожарят новую партию. «Подождете?» Я согласился, заказал водки, бутерброд с колбасой и стал, опершись о настенный столик. Пока она сосредоточенно наливала, я рассмотрел ее внимательнее. Это была небольшого роста женщина, с густыми волосами, крашенными в каштановый цвет, сохранившая еще былую стать и красоту лица. В то же время сквозь ее миловидную улыбку прорывались пронзительная тоска, жизненная усталость и еще что-то, чего одним словом не выразить. Какая-то печать, оставленная на том поколении, сполна хватившем лиха в молодые годы, вынужденном работать и выживать в наше время. Пауза затянулась, и, не желая разорвать намечающийся диалог и разбираемый любопытством, я совсем некстати брякнул: «Хорошо тут у вас. Тихо». Она подала мне заказ и напомнила, что пирожки будут уже скоро. Я выпил, и пока жевал бутерброд, она сказала, что видела меня где-то. «Дежурная фраза», – подумал я, но вскоре мы выяснили, что она приняла меня за довольно известного в городе художника, с которым мы очень схожи. Нас, кстати, многие путают, даже его ученики и члены Союза художников, чем я потихоньку горжусь.

– Как вас зовут? – она назвалась, кажется, Еленой Николаевной. – Вы давно здесь работаете?

– Нет. Я вообще недавно работаю. – Я удивленно склонил голову. – У меня недавно умер муж. Он был генералом. Может, вы его знали? – Она сказала фамилию, а я наврал, что он был мне знаком. Она посмотрела на меня благодарным взглядом, и синие глаза ее засияли счастьем. «Правда?» Я еще раз убедительно кивнул. Она стала рассказывать о том, как они познакомились, как носила их по свету его служба. Сколько мест они поменяли, сколько городов и гарнизонов! Она пыталась вспомнить, но махнула рукой, все равно это было очень счастливое время. Были молодость, любовь, вера в будущее своих детей… Воспоминания преобразили ее. Она тут же на моих глазах сделалась прежней – энергичной, молодой, любящей женщиной. Удрученности жизнью как не бывало.

– А кем вы работаете? – Я что-то промямлил об очень перспективной работе, которой в действительности даже не предвиделось. Она порадовалась за меня и уважительно покачала головой – везет же людям в наше время. Наконец подали поднос с горячими пирожками, и я заказал еще водки.

Отворилась дверь и с шумом впорхнула стайка студентов художественного училища, расположенного через дорогу. Они здесь были завсегдашними посетителями. Быстро обсудив, кто, что будет есть-пить, схватили зубами по пирожку, в руки по салату и так же шумно вынесли свои худые туловища в затертых джинсах и толстых неразмерно длинных свитерах прочь за дверь. Она проводила их теплым, присущим лишь матерям взглядом.

– У меня двое. Уже взрослые, конечно. А у вас есть дети?

– Тоже двое.

– Здесь живут?

– Дочка осталась с женой, а сын приехал ко мне.

– Приехал?.. А где дочь с женой?

– На берегах Средиземного моря. – Она посмотрела как-то странно: то ли с сочувствием, то ли просто не поверила, хотя на этот раз я сказал правду.

– Так вы врозь?.. У моей старшей тоже не сложилось, – вкрадчиво добавила она. «Это уж явный перебор», – пронеслось в голове. – А у вас сложилось? – спросил я вслух.

– Да что там сложилось! Вот раньше действительно все было хорошо, а теперь? Думаете, я бы работала, будь он живой? В моем-то возрасте работать по двенадцать часов всю неделю. Устаю так, что ночью уснуть не могу, а заработок – одно название. Загнали в угол, деваться некуда, вот и крутись как можешь. – Она смахнула невидимые крошки со стойки и тяжело опустилась на низенькую скамеечку возле окна. Мне стало невыносимо больно за нее и стыдно за себя. За то, что я, гораздо моложе ее, нахожусь в таком же безвыходном положении и, что самое страшное, не могу изменить ни своей жизни, ни ее, ни жизни других людей. Как ужасно сознавать полную беспомощность!

Я простился с ней и вышел на улицу. Солнце упало на запад, день угасал. Воздух, напоенный свежим ароматом осени, дохнул прохладой, оставив горечь и холод в душе. Видимо, после этой встречи все как-то обобщилось и легло тяжестью на сердце. Сколько у нас еще людей, оставленных на произвол судьбы? А ведь все они раньше были нужны, значимы и интересны. Их уважали. Теперь же…

Прошло время, и та закусочная закрылась на ремонт. Она осталась без работы и, вероятнее всего, устроиться никуда не может. Кому нужны работники в преклонном возрасте. Я также живу надеждой, что вот-вот начну работать. Мы редко, но все же виделись в городе, при встречах улыбались друг другу, интересовались делами, понимая при этом, что вопрос никчемный. Недавно я стоял с кем-то, разговаривал и нечаянно увидал ее, идущую вверх по Главной улице. Она была сосредоточенна, находясь во власти каких-то своих мыслей. И я не окликнул ее. То ли не захотел отвлечь, то ли побоялся неверно назвать имя, а может, еще почему-то…