Просто он не вернулся...

Я тоже любитель послоняться по тихим улочкам. Город маленький. Месяца три просто встречались взглядами. Однажды машинально кивнул ему как знакомому. Он ответил.

Летом захотелось пить, а у киоска очередь человек шесть – семь. Он первый у окошка. Меня увидел:

- Тебе что взять?

От денег отказался. Сели на бордюр, каждый откупорил свою бутылку «Славяновской». Я протянул руку:

- Николай.

- Сергей.

Ладонь узкая, но жилистая, жесткая. Люблю, когда вот так энергично жмут руку. И то, что он не стал навязываться с разговорами, мне тоже понравилось. Перемолвились парой фраз о погоде, допили воду, кивком распрощались и разошлись.

Его историю я узнал только осенью. Под Змейкой возле развалин железнодорожной станции бывшего щебеночного завода – роскошные кусты шиповника. Два часа работы – и полный бидон ягод. Правда, и руки – в кровь. А тут смотрю: на «моей» плантации, за кустом, мелькает камуфляжная панама. Шиповника хватит и мне, а все равно что-то не по себе стало. И вдруг слышу:

- Николай! Мы с тобой и здесь встретились…

Нитевидные губы Сергея тронула улыбка. Прежде я никогда не видел, чтобы он улыбался. И больше десятка слов от него за раз не слышал. А тут прорвало…

По сухой скользкой траве мы не спеша взобрались на холм с треангуляторной вышкой из ржавых труб, полюбовались на город, на сияющие в солнечных лучах маковки храма, на крохотные самолетики в аэропорту. А он все рассказывал и рассказывал…

Ясное майское утро. На площадке у военкомата призывники, их родня и друзья. Почти все с тяжелого похмелья, почти у всех глаза красные, как у кроликов. Мат, анекдоты, гогот. Чуть подальше, у автобусной остановки, задрались полупьяные парни. Матери с воем кинулись разнимать.

А Сережа с Леной ничего не слышат, никого не видят. Стоят в стороне под елью - глаза в глаза, почти не мигая. Вот он, едва касаясь, проводит пальцем по прядке волос. Она перехватывает его ладонь, прижимает к плечу.

…Полтора года в танковом полку в Забайкальских степях. Промасленные вонючие комбинезоны, примерзающие к гусеничным тракам руки, лохмотья бурой отмершей кожи на щеках. А в казарме – мордобой от старослужащих в туалете, ночные развлечения подвыпивших сержантов: «Взвод, подъем! Взвод, отбой!», огромные алюминиевые кастрюли с картошкой на кухне: «Пока все не перечистите – спать не пойдете!»

Позавчера Серега и его погодки отметили сто дней до дембеля. Вся гадня позади, впереди – сплошная лафа. А сегодня подходит почтальон из «молодых», протягивает конверт. От Светки, сеструхи. На клетчатом тетрадном листке крупные корявые буквы, злющие слова: «А твоя распрекрасная Ленка уже в открытую ходит с Володькой. Помнишь – из десятого «Б»? Говорят, он ее даже с предками знакомил…».

С неделю Сергей пристебывался к «молодым» по поводу и без повода. В кровь бил пацанов, зверствовал. По ночам пил водку, лупцевал кулаком по столу. И вдруг затих, замкнулся. Гадали, пальцем у виска крутили. Но никто не вспомнил, что накануне по телеку в казарме смотрели фильм «Портрет Дориана Грея». И Серега смотрел…

В то, что он рассказал дальше, я не сразу поверил. Серега угадал это по глазам:

- Смотри!

Поднял волосы: за ухом и у основания челюсти – тоненькие белые шрамы. Оттопырил губу – с внутренней стороны тоже шрам. И на переносице, где он провел пальцем, я заметил сросшийся разрез. Выходит вправду: пластическая операция…

* * *

Матери и сестре написал: «Остаюсь в Чите. Здесь для дембеля работы валом. И общагу сразу дают. Лене передайте – пусть живет, радуется. Пока…».

На новый паспорт фотографироваться пошел, только когда шрамы затянулись. Операцию делал на дому. Все бабки, что были, отвалил хирургу, еще и занимать пришлось.

Через неделю снял бинты, глянул в зеркало – опешил. Был обычный русский парень. А теперь - как с креста снятый. И нос с горбинкой – абрек какой-то… В паспортном столе не стали приглядываться к затертой фотке в военном билете, выдали ксиву.

Так мир обрел нового Дориана Грея – человека с двумя ликами.

В Минеральные Воды вернулся через год. Ни одна живая душа не знала. Мать продолжала получать письма из Читы. Там остался надежный кореш. Он Серегины письма перекладывал в новый конверт и отправлял с местной почты.

Сергей устроился на работу, поселился в общежитии. Поначалу по городу ходил с оглядкой. Но когда в автобусе нос к носу столкнулся с родной теткой и та не узнала, поверил в свое преображение. И начал мстить.

Выведал: Лена работает бухгалтером, живет с мужем в доме его родителей, у них годовалый сынишка.

…Лена оторопела, увидев извещение на посылку из Пятигорска. Володя пожал плечами: сходи получи – потом разберемся. В пакете лежала дорогая шуба и записка: «Ты ведь любишь пушистое, Ленок!»

А утром, когда Лена шла на работу, Сергей вполоборота, искоса, но жадно вглядывался в ее растерянное, припухшее от слез лицо…

Через две недели пришла посылка из Ессентуков - детский комбинезончик и записка: «Спасибо, что назвала Женей!». И пошло – поехало: один – два раза в месяц посылка, порой с дорогими вещами, и короткая записка без подписи. Муж Лены поначалу психовал: от кого, признайся? Однажды даже влепил пощечину: Сергей видел синяк на левой скуле Лены. Потом за-претил получать посылки. Тогда пошли телеграммы, случайные посыльные приносили к калитке букеты цветов. Кто послал? Да подошел какой-то мужик на вокзале в Пятигорске, попросил отнести букет по этому адресу в Минводах, дал сотенную…

Лена написала заявление в милицию – дежурный, прочитав, не утерпел, хихикнул. Обошла с десяток гадалок. Одна подала идею… Лена вечером с тортиком «Причуда» явилась к Серегиной матери: думаем на пятилетие собрать одноклассников, узнаём, кто где. Серафима Петровна показала свежие письма из Читы…

Как-то незаметно месяцы складывались в года. Сергей работал, подженился. Не красавица, на три года старше, разведенная. Зато с квартирой и без претензий. Да Серега и не давал повода надеяться: из общаги не выписывался, больше трех дней кряду у Зои не ночевал. Нормальная жизнь рабочего парня. Но только у него есть тайна: он - Дориан Грей! Какое острое наслаждение: идешь по тротуару навстречу матери; как бы случайно толкаешь сестру в хлебном, извиняешься; одноклассника в маршрутке просишь передать деньги водителю… И никто, никто тебя не узнает! Не узнает и Лена, хотя после каждой телеграммы, подарка, букета цветов, денежного перевода он старается вблизи – иной раз в двух-трех шагах - заглянуть ей в лицо.

Муж, Володька, запил: часто, угрюмо. Лена уже не красится, волосы уложены кое-как. С внуком по улице гуляет только бабушка.

Где-то с год назад стала накатывать тоска. Тогда-то Сергей стал бесцельно бродить по городу. А в мае я с ним первый раз поздоровался.

В пятницу вечером видел Ленку в парке – сидела на лавочке, курила. Мимо прошел – перегаром шибануло …

И Сергей умолк. Я краем глаза заметил – следит за мной. Я попытался подавить раздражение, не подать виду. Я поднялся с травы, отряхнул штаны:

- Мне пора. Обещал жене к обеду вернуться.

И пошел, не прощаясь, вниз по склону. Но метров через десять не утерпел – оглянулся: Серега смотрел мне вслед, на губах ухмылка.

Только в последние дни придавили морозы. А так почти весь декабрь и январь погода стояла весенняя. Но Сергея я ни разу на улицах не встретил. На ум что только не приходило. Вчера вечером плюнул – заявился к нему в общежитие. В комнате мужик ел яичницу со сковородки.

- Уехал Серега. Подал заявление, отработал две недели, выписался. В последний вечер поставил мне бутылку и ушел. Вернулся не в себе. Опрокинул стопарик, подхватил чемодан – и умотал. Утром прибежала какая-то телка, вся в слезах и соплях. Как и ты, допытывалась. Но гадом буду – не знаю, куда он отправился.