06:00, 15 ноября 2002 года

В каждой шутке - доля шутки, остальное - всерьез

Новый творческий сезон труппа Ставропольского академического театра им. М. Ю. Лермонтова открыла премьерой комедии "Шут Балакирев", явив публике достаточно спорное, но несомненно выразительное зрелище, основанное на весьма ярких страницах отечественной истории, наполненное не менее яркими персонажами, главной звездой среди которых - сам царь Петр l.

У Петра Первого все было свое - судьба, Отечество, окно в Европу, Полтава, новая столица, арап... Последний персонаж - не только реальное историческое лицо, но и герой литературный. Петрова арапа Ганнибала воссоздал и обессмертил Пушкин. Потом арапа сделал кинематографическим режиссер Митта. А драматург Григорий Горин, наш современник, не так давно ушедший из жизни, воспроизвел для нас облик некоего шута Балакирева, обозначив его ни больше ни меньше как шутом самого Петра. Вряд ли Горин, задумывая пьесу, не интересовался реальными историческими фактами. Наверняка он "погружался" достаточно глубоко в архивные и прочие материалы рассматриваемой эпохи, изучал Петрово окружение, а потому, безусловно, не мог не знать, что Иван Балакирев не был шутом императора. В действительности он служил императрицам - Екатерине, вдове Петра, а более всего - Анне Иоанновне. И все же драматург пошел на изначально искаженный с точки зрения истории сюжет. Почему? Рассуждения о вольности художественного творчества давайте отставим: слишком велика в нашем народе почти бессознательная любовь к царю Петру, чтобы так вот "свободно" использовать его имя в пьесе. А может, как раз потому, что так велик в народной памяти государь-реформатор, и решился автор на такой шаг, понимая: одно лишь имя Петра способно привлечь внимание. Дальше - дело техники, чем это внимание удержать. Но как-то этот "рекламный ход" не вписывается в творческий характер самого Горина, слишком для него примитивно, по-моему. Значит, была иная причина. Остается предположить, что драматургу понадобилась сама эпоха, в которой жили его герои. Понадобилась для проведения исторической аналогии с нашим временем, также претендующим на реформаторское величие. Ведь пьеса - не про шута вовсе...

В определении жанра драматург остался верен себе, устроив и из этого своего рода маленькую шараду: материал, представленный в пьесе, "тянет" на полновесную трагикомедию, а в программке указано "придворная комедия". Опять игра со зрителем: увидит ли за легкомысленной оберткой горькую пилюлю? Задумается над увиденным или просто поморщится в некоторых эпизодах?.. Вот с каким первоисточником взялся работать режиссер-постановщик спектакля заслуженный деятель искусств РФ Валентин Бирюков. Судя по результату, его в пьесе Горина больше привлекла "обертка" либо сказалось все то же опасение - поймет ли зритель. Странно, что в начале ХХl века сплошь компьютеризированный народ может показаться недоумком. Да, этот народ по-своему ограничен, испорчен телевидением, но в зрительный зал театра приходят вполне живые организмы, оснащенные всеми дарованными природой органами чувств и обоими полушариями мозга. И разве не было бы творчески интереснее попытаться пробудить сквозь систему чувств - мысль? Заниженная оценка зрительского потенциала, ей-богу, унизительна. Тем более что практически тот же зритель несколько лет назад всем сердцем принял первую горинскую постановку в версии Бирюкова - "Чума на оба ваши дома". Все было понято. "Дошло". (Осталось загадкой быстрое исчезновение "Чумы..." из репертуарной афиши театра, но это уже о другом).

Никоим образом не хочу этак вот взять да и раскритиковать спектакль. Несмотря на вышесказанное, он несет в себе достаточно крепкое содержание, причем идейно вполне выдержанное. Патриотичная его направленность очевидна, ибо всячески подчеркивается режиссером, которому эта именно линия чрезвычайно близка и дорога, к ней он обращается не впервые. Это нравится и актерам, они с азартом втискиваются в камзолы и мировоззрение обитателей петровских времен, старательно воспроизводят на сцене характеры, радуются возможности от души похохмить едва ли не за гранью дозволенного правилами приличия. Ухо благовоспитанного театрала нередко чуть ли не "скручивается" от, скажем так, не совсем цензурных выражений. Но это, во-первых, оговорено в упомянутой программке (там есть соответствующее "уведомление"), а во-вторых, зависит от широты взглядов каждого конкретного зрителя. Не относя себя к знатокам, тем более ценителям ненормативной лексики, я все же примерно на пятнадцатой минуте спектакля как-то успокоилась на этот счет, более сосредоточась на самом действии, на игре актеров, декорациях... Позволю, однако, себе остаться при убеждении, что подобные приемы в достижении народного колорита вовсе не обязательны. Слава богу, набор выразительных средств у театра этим не ограничивается.

А посмотреть было на что. Режиссер вновь представил нам воистину самую мощную актерскую пару Ставрополя: ею безоговорочно на протяжении уже более десятка лет признаются народная артистка России Наталья Зубкова и заслуженный артист России Михаил Михайлов. Их персонажи - Екатерина и Петр - и есть "соль" всего происходящего. "Шутовская" линия, хоть и заявлена в названии, выглядит вспомогательной, призванной оттенить человеческие страсти в царских одеждах. Замечательный образец характерной роли лепит Н. Зубкова, особенно успешно делая это в передаче своеобразного произношения Екатерины. Филигранно отточенными детальками говора, пластики, мимики, всем их многообразием и одновременно конкретизацией применительно к образу эта работа актрисы обещает стать одной из самых заметных в сезоне. Иная по сложности задача стояла перед ее партнером: своей человеческой органикой М. Михайлов мало соответствует нашим представлениям о Петре. Опытный актер "берет" иным - глубоким психологизмом игры, которым владеет в полной мере. Его Петр любит, страдает, сердится по-михайловски, но ему - веришь. Веришь в подлинность чувств этих мужчины и женщины, которые предстают не царской, а обыкновенной четой, в каких бы богатых одеждах она ни была.

А вот спектаклю в целом - мне так показалось - именно этой психологической достоверности не хватает. С исторической правдой проще: был ли шут иль не был, неважно, а вот была любовь, потом измена, предательство друзей, интриги, в данном случае - придворные, а могли быть какими угодно. Есть в "Шуте" одна сцена, которая как бы затерялась в общей канве сюжета, а могла бы стать едва ли не ключевой по скрытому в ней накалу драматизма. Юный внук императора Петруша Романов в порядке развлечения стреляет в яблоко на голове шута и якобы попадает точно "в яблочко": все было отрепетировано командой угодников ради удовольствия высокородного недоросля. А потом его же рукой свершается роковая случайность - убийство Балакирева. Дальнейшее "потустороннее общение" шута с покойным уже Петром, его чудесное возвращение к жизни - все это нанизывается на стержень главной идеи, старой как мир и "простой": от смешного до великого - один шаг. Человек бесконечно балансирует между смехом и слезами, эта идея весьма существенна в творчестве В. Бирюкова. И опять, как уже бывало, "смешная сторона" удалась лучше, нежели "грустная". Впрочем, зловещие черточки в работе "юмористического цеха" времен Петра тоже представлены довольно выпукло, творческие приемы обер-шута, кнутмайстера Шапского способны вызвать оторопь у слабонервного человека... И все же, повторюсь, веселый Бирюков гораздо правдивее Бирюкова грустного. Нередко это напрямую связано с актерским выбором режиссера. Смею думать, что в данном случае выбор у постановщика был не слишком богат. Поколенческий кризис в труппе имеет место, о чем уже было сказано еще в прошлом сезоне и повторяться не имеет смысла.

Сцена с яблоком, увы, проскочила незаметно в общей суете: суетится Меньшиков, который у заслуженного артиста РФ Александра Ростова так и остался выскочкой и ворюгой (ну не был "светлейший" простаком, извините!); суетится граф Ягужинский, которого заслуженный артист РФ Михаил Новаков старательно, но почему-то не очень успешно лепит негодяем-мефистофелем государственного размаха (он-то им был, да ситуация все же - трагикомична); более всех суетливо женское "народное" трио Людмилы Ковалец, Людмилы Дюженовой и Светланы Степаненко, впрочем, им же более остальных удалось передать одну из черт петровской эпохи - дремучесть расейскую, и это, правда, было! Пока недотягивает до женщины-вамп Ирина Баранникова в образе фрейлины-интриганки, но, кажется, актрисе можно разрабатывать это амплуа, вот только надо искать свои средства, свою индивидуальную технику. Так и не стал шутом Балакиревым Александр Жуков, хотя у них с постановщиком был шанс показать нам эту явно незаурядную личность, во всяком случае тот драматичный кусок ее судьбы, который дан автором. Сам актер не только старается, видно, что ему интересно (и полезно!) работать рядом с таким сильным коллегой-учителем, как М. Михайлов, но складывается впечатление, что режиссер не был точен в постановке его актерской задачи: каким он хотел видеть Балакирева? Вряд ли актеру нужно быть слишком серьезным - шут все-таки! - но через несерьезность попытаться поймать в роли ту психологическую правду отношений, которая в пьесе есть.

При всем том спектакль любопытен уже данным нам поводом поразмышлять. Поразгадывать хотя бы задумку художника-постановщика Степана Зограбяна: какую информационно-выразительную нагрузку призваны выполнить декорации, например, в виде громоздких металлоконструкций? С непременным в наши дни альковом в центре сцены как раз все ясно. А вот раскатываемые актерами туда-сюда сооружения из труб то и дело сбивают зрителя, рвут нить восприятия действия, а это вряд ли на пользу и залу, и исполнителям.Они-то тоже не знают, чего делать с этими авангардистскими монстрами, катают, виснут на них якобы как на дыбе, и это бы еще ничего, но, когда обер-прокурор Ягужинский вкатывается в такой вот сюр-клетке, это уже похоже на профессиональное хулиганство постановщика. А мы знаем, что В. Бирюков может хулиганить куда изящнее, обогащая этим спектакль.

"Шут Балакирев", несомненно, найдет своего зрителя, а это главное, ради чего, собственно, все и затевалось. В спектакле есть и внешний колорит эпохи, и яркие характеры, и сюжетные навороты, и уже упомянутые загадки с декорациями. Другое дело - что вынесет зритель в своей душе, уходя из театра? Запомнит лишь соленые словечки да двусмысленности? Или он захочет, например, узнать больше о том же Балакиреве или Меньшикове? Удалось ли спектаклю подвигнуть зрителя хоть на какую-то работу ума и сердца? Отчасти, думаю, да. Но также уверена, что можно было сделать это мощнее, чтобы не суета была на первом плане, а энергия мысли и динамика чувств. Наталья Быкова.

«В каждой шутке - доля шутки, остальное - всерьез»
Газета «Ставропольская правда»
15 ноября 2002 года